К тюрьме Ризли в округе относились спокойно — все-таки, категория С: хоть там десять лет назад и случился бунт, никто не погиб. И именно поэтому охрана — та небольшая ее часть, что все еще были на месте через два дня после Катаклизма — решили в итоге отпереть все камеры. Решение обошлось им дорого: почти все заключенные к тому времени были уже на грани срыва, и хватило нескольких неосторожно брошенных слов, чтобы страх людей, третий день запертых в темных камерах без санитарии и на половинном пайке, перешел в ярость. Кто-то из тюремщиков отделался побоями, двух-трех сбросили со второго этажа, а еще одного застрелили, но в итоге в распоряжении собравшихся в тюремном дворе заключенных оказалось шесть пистолетов.

Из разношерстного населения тюрьмы не задержалось и половины, и в их числе — две содержавшиеся там женщины. Одна из них, Мариэлла Лири помалкивала, но вторая, Энн Бун, орала за троих. Энн, в отличие от товарищей по несчастью, в магический Катаклизм поверила сразу — ее собственная племянница была, по ее словам, начинающей ведьмой. Она же предложила план действий — идти не в Калчет, где хватало народу и полиция вряд ли будет бездействовать, а на одну из близлежащих ферм.

— В Милтон-Мэнор! — заорал, перекрикивая остальных, Кензи Хоулетт. Хоулетту, мотавшему срок за изнасилование, до освобождения оставалось каких-то пару месяцев, и крах старого мира он воспринял как личное оскорбление. — А ежели че, то мы ниче!

Милтон-Мэнор в тюрьме знали: швейная мастерская шила для них лошадиные потники в рамках какой-то программы поддержки чего-то там. В какой стороне находится Милтон-Мэнор, никто не знал, но общим голосованием решено было двигаться на северо-восток, к Манчестеру. Если бы не попавшийся им дорожный знак, пообещавший В&В и беспардонно совравший, заставив их сбиться с пути, они, может быть, еще прошли бы стороной, но проселочные дороги без карты и навигатора бывают очень запутанными, и к десяти часам утра изголодавшаяся и запыленная толпа восприняла указатель на Милтон-Мэнор как знак свыше. Но Энн, взявшая на себя руководство, смотрела глубже.

— Стоять! — завопила она. — Стойте же, ну!

Несколько хорошо подобранных эпитетов привлекли к ней всеобщее внимание, и она изложила свой план: не переть на рожон всей оравой, а провести сперва разведку. План был принят, и пятеро избранных уныло потрусили вперед, пока их более удачливые товарищи набились битком в две автобусные остановки по обе стороны дороги: хотя ни дождя, ни снега сегодня не было, в шесть градусов по Цельсию особой тяги к прогулкам у плохо одетых людей обычно не возникает.

Посыпанная гравием дорога обросла розовыми кустами, прежде чем вывести к воротам конезавода и площадке перед ними. Влево от ворот отходила еще одна дорога — явно для лошадей, которых как раз собирали на утреннюю выездку во дворе за высокими коваными воротами. Берейторы, которых было сегодня, на любой знающий взгляд, почти вдвое меньше чем положено, кто разговаривал с товарищами, похлопывая себя по бокам или пританцовывая от холода, кто выводил лошадей, кто, как совсем юный еще смуглый черноволосый красавчик, уже гарцевал, сидя в седле и свысока поглядывая на остальных. Притаившихся у ворот пятерых мужчин никто еще не заметил — возможно, потому что мальчишка удачно отвлекал внимание на себя. И Хоулетт довольно облизнул губы.

— Они уедут, — сказал он товарищам, жестами указывая им не маячить у ворот. — И мы зайдем. Раз плюнуть.

— Джесс! — черноволосый мальчишка поднял своего коня в свечку, и на него тут же посыпались упреки.